Люди и голуби
Е.Н.Единак
Из цикла”Бирюзовое небо детства”
Посещая птичий рынок, я с болезненным любопытством наблюдал за любителями голубей моего возраста. В шестьдесят шестом мое внимание привлек молодой человек спортивного телосложения, подолгу стоящий возле клеток с одесскими. По тому, как он беседовал с завсегдатаями рынка, я понял, что он тут давно свой человек. Лишь спустя много лет я встретился с ним в Страшенах. Это был один из любителей, сохранивших и совершенствовавших породу Кишиневских горбоносых.
Звали его Федор Васильевич Мунтян. До пенсии он работал судоисполни- телем в Страшенах. Тонкий ценитель Кишиневских горбоносых, он сам водил исключительную птицу. Уже будучи больным, он, страдая одышкой, взбирался на чердак и увлеченно рассказывал историю каждой птицы, ее родословную. К глубокому сожалению, тяжелая болезнь прервала жизнь талантливого голубево- да, полного творческих планов на будущее.
В начале восьмидесятых на птичьем рынке мое внимание привлекли несколько пар Кишиневских тупатых. В этих птицах, казалось, не было ни одного изъяна. Великолепные линии головы и шеи, широкий и высокий лоб, короткий, толстый, слегка погнутый клюв, широкие веки. Короткий корпус на низких неоперенных ногах заканчивался широким длинным хвостом лопатой, удивительно гармонировавшим с гордой осанкой птицы.
Рассматривая голубей, я не сразу расслышал вопрос владельца:
- Что, понравились?
Я поднял глаза. По ту сторону прилавка стоял худощавый, лет тридцати мужчина в спортивном костюме. Я не мог, да и не хотел скрывать моего восхищения голубя- ми. Особенно хороши были тигрового, разновидности мраморного, окраса.
- Великолепные. Откуда такой окрас? - Спросил я, указывая на тигровых.
- От меня. Сам вывел. Восемь лет ушло.
- Тигровых продашь?
- Этих не продаю. Вывез показать. Продам любых, только не этих.
Я облюбовал чистых черных, с блестками зелени по шее. Белые клювы, широкие припудренные веки. Широкой хвост, несмотря на кажущуюся массивность, был приподнят.
- Сколько?
- Сорок рублей.
По тем временам сумма была серьезной. Но ехать домой без таких голубей не хотелось. Бензина на обратный путь хватит. Я порылся по карманам. Наскреб тридцать два рубля.
- Восемь рублей за мной. Дай телефон и адрес.
- Ладно, дай сколько имеешь. Главное, чтобы в хорошие руки попали.
Телефон и адрес владельца тупатых я все-таки взял.
Звали владельца тупатых Изя Урман. Жил он в одном из прилепленных друг к другу домишек по Фрунзе, недалеко от пересечения с Измаильской. Голубей держал на просторном чердаке. Когда я поднимался, длинная ветхая лестница предупредительно потрескивала, качаясь в такт каждому шагу по перекладинам. Пока я поднимался, диафрагма моя, от возможности в любую секунду сорваться, казалось, упиралась в глотку. Поднявшись, я удивился толстому слою сухого помета вперемежку с подсолнечниковой шелухой.
- Почему не убираешь? - спросил я.
- Никогда. Летом помет высыхает от солнца, а зимой, оттого, что топят внизу.Чердак теплый, да и шелуху иногда привожу, расстилаю. И соседи довольны теплоизоляцией - ответил Изя.
- А инфекции бывают?
- Ни разу. У меня работают санитары. Смотри!
Изя разгреб сухой помет, набрал пригоршню и, пересыпая с ладони на ладонь, дул.
- Смотри! - повторил Изя.
На Изиной ладони копошилась куча жужелиц и их разноцветных личинок. Меня передернуло:
- Как заводятся, я тщательно выметаю и насыпаю опилки или шелуху.
- Ни в коем случае. Они перерабатывают всю гниль, микробы и плесень. Даже подохших мышей и случайно разбитые яйца. Жужелиц надо беречь. - поучительно заключил Изя.
- Век живи, век учись. - подумал я. Спустившись и ступив на твердую землю, я решил, что больше на Изин чердак я не полезу.
В дальнейшем голубей я у Изи не покупал. Привозил ему надежных корма- чей, иногда пару-две бельцких двучубых, по просьбе Изи, не самых совершенных. Изя много ездил по Союзу, в Турцию, Румынию и Болгарию. Там он производил выгодный для него обмен.
Зато я имел возможность брать у Изи тупатых на вывод. Через два-три месяца возвращал, брал других. Секрет тигровой масти тупатых Изя открыл мне позже. Оказывается, для прилития свежей крови и улучшения экстерьера, еще восемь лет назад Изя паровал тупатых с аккерманскими двучубыми. Чубы, против ожидания, вывелись довольно быстро. Но от скрещивания желтого тупатого и мраморно-седой с черно-пятнистыми перьями аккерманской голубки получилась довольно устойчивая тигровая масть.
Однажды, будучи в Кишиневе, я позвонил и условился о встрече с Изей. Голос его был вялый, тихий. Когда я подъехал, Изя уже ждал меня во дворе. Грудь и поясница его были перетянуты длинным широким шарфом, из-под которого виднелись полотенца. Лицо Изи было неестественно бледным, с каким-то сероватым оттенком.
- Что случилось? - спросил я Изю.
- Перелом позвоночника.
- Как?!
- Поднимал по лестнице полмешка кукурузы на чердак. Предпоследняя перекладина не выдержала. Вон та. Уже поменял на новую.
Я прикинул. От новой перекладины до асфальтового покрытия двора было не менее четырех метров. Все могло быть гораздо хуже.
- Когда это случилось? Ты почему не в больнице? Кто ремонтировал лестницу? - Посыпались мои вопросы.
- Два дня назад. Жена вызвала скорую. Отвезли в нейрохирургию. Но на следующее утро я удрал. Голуби без воды, без корма.
- Ты нормальный? Неужели не нашлось кого-либо из приятелей, чтобы на время лечения кормили и поили голубей?
- Ребята есть, но я должен сам. Тут надо переложить несколько пар яиц и птенцов. - с натугой ответил Изя.
- А лестница? Кто ремонтировал? Неужели сам?
- Сам, - ответил Изя, - Должна выдержать. Я укрепил еще три щебля.
- Изя! Новую надо делать. Это недорого. Разобьешься насмерть на...
- Не успею. Нас сносят. В горисполкоме обещали выделить помещение для голубей на чердаке или в цоколе нового дома, - сказал Изя. - Слушай, в Кишиневе есть какие-то мастерские, где делают пояса. Ты знаешь где это?
Я промолчал. Год назад, по поводу сформировавшейся межпозвоночной грыжи в мастерских министерства соцобеспечения мне сделали кожанный широкий, добротный пояс, который я постоянно возил в машине на случай необходимости смены колеса. Выйдя за ворота, я тут же вернулся с поясом. У Изи засияли глаза. Размотав шарф и полотенце, я помог Изе одеть и застегнуть пояс. Он как-то сразу стал выше.
- Как хочешь, а пояс я уже не сниму, - бодрым голосом сказал Изя, - бери любую пару.
- Носи на здоровье. Будь осторожен.
Взамен пояса я ничего у Изи не взял. Через две недели мне предстояло уехать в Харьков на четырехмесячные курсы усовершенствования врачей. Надо было за это время пристроить к кому-нибудь собственную птицу.
По возвращении из Харькова я длительное время не имел оказии съездить в Кишинев. Изя позвонил мне сам. Оказывается с местом для голубятни в новом доме ничего не вышло, с женой неурядицы, и Изя обменял полагающуюся ему жилплощадь в новом доме на полдома с огородом и местом для голубятни ниже четвертой горбольницы. Если мне не изменяет память, по Андреевской.
Будучи в Кишиневе, я поехал к Изе. Он как раз был дома. Лицо его казалось почерневшим. Изя был в глубокой депрессии. Нелюди сожгли его голубятню вместе с уникальной коллекцией голубей, результатом его более, чем десятилетнего труда. Скорее всего из зависти. Тупая, злобная посредственность в в зависти всегда побеждает беззащитную одаренность. Что и произошло с Изей.
Изя сник. Голубятню он отстроил, купил сторожевого пса. Но голуби уже были не те. И Изя уже был не тот. Видимо давала о себе знать полученная травма позвоночника и психотравма в результате поджога.
В девяностые, в одно из воскресений, я попал на “птичку”. Знакомый голубевод рассказал мне, что Изя эмигрировал в Израиль. Вскоре после переезда в результате тяжелой болезни Изи не стало.
Вспоминая соплеменников по голубинной охоте, невозможно не вспомнить и не рассказать о самородке, талантливом голубеводе-селекционере дяде Коле, Николае Эммануиловиче Юзефович. Познакомился я с ним летом семьдесят третьего, когда уже работал в районной больнице. На своей неизменной “Яве” дядя Коля курсировал между лесом, на опушке которого была колхозная пасека и домом, где была его голубятня. Он был, по известному выражению, по настоящему счастлив: будучи дома, спешил на работу, а с работы спешил домой, где его ждали голуби.
Родился и вырос Николай Эммануилович в польской семье в селе Унгры на самом берегу Днестра. Из поколения в поколение Юзефовичи исповедовали католичество. На службу ездили в единственный в округе костел в Могилев-Подо-льске по воскресеньям. Ксендз и служка жили на территории, прилежащей к костелу. В самом центре двора на четырех массивных сваях высилась просторная голубятня, которую заложил сам ксендз. Он и привез первые пары голубей из Польши. В дальнейшем коллекция костелских голубей пополнялась за счет католиков, которые приезжали молиться с округи Подолья и Бессарабии.
Видя, как шестилетний Миколик часами простаивал возле голубятни, предпочитая голубей нудной и непонятной службе, служка костела подарил ему пару молодых голубей. Поселил Миколик голубей на небольшом чердачке односкатной пристройки к сараю. Все строения во дворе были крыты соломой. Голуби отлично прижились на новом месте, стали давать потомство. Когда дядя Коля рассказывал о своих первых шагах в голубеводстве, я вспомнил голубей на чердаке под соломенной крышей дома моего деда Михася.
Однажды житель соседнего села Арионешты, расположенного в двух километрах от Унгр, возвращался домой с работы по найму у Унгрского богача Мурина. Увидев голубей, летающих над двором Юзефовичей, он долго стоял, наблюдая полет птиц. Когда голуби сели, он зашел во двор и спросил, откуда голуби. Услышав, что голуби привезены из Польши, он предложил обмен. На следующее утро он принес две пары голубей с двумя чубами. Вечером Миколик отдал ему две пары своих голубей. Обмененные голуби оказались превос- ходными вертунами.
Следующим летом сильный ветер принес со стороны Бронницы, что лежит в сотнях метров от Унгр на левом берегу Днестра, трех пестрых голубей. Начавшийся сильный дождь заставил голубей сесть на крышу соседского сарая. Под проливным дождем Миколик по скользкой соломенной крыше добрался до голубей. Уставшие и мокрые, те даже не пытались удрать. Наутро, когда голуби высохли, оказалось, что ноги их были обуты роскошным оперением в виде колокольчиков. Когда голуби привыкли к новому месту, Миколик с удивлением и радостью увидел удивительный полет приблудных. Их полет был почти вертикальным, сопровождался громкими хлопками и перевертыванием.
Со временем голуби размножились и часть из них была переведена на чердак сарая с отдельным вылетом. Размножающаяся стая требовала все больше кормов. Приходилось менять молодняк на кукурузу и пшеницу у любителей голубей Каларашовки и Арионешт. Во время уборки урожая помогал соседям, за что те к вечеру насыпали торбу зерна.
Война началась, когда Коле было уже четырнадцать лет. В июле сорок первого немецкая авиация бомбила части советских войск, закрепившихся на левом, противоположном берегу Днестра. От разрывов бомб голуби, сидевшие на крыше, словно обезумили. Они беспорядочно метались в воздухе, потеряв ориентацию. Когда начало темнеть, Коля с младшим братом Сергеем разыскали часть голубей далеко от дома. Два голубя вернулись только на следующий день. Голубей закрыли и выпустили только тогда, когда фронт отодвинулся подальше от Днестра.
- Во время войны голуби, возможно, спасли мне жизнь. - рассказывал дядя Коля. В селе разместилась немцы, следующие на фронт. Через Днестр наводили понтон для переправы техники. Жителей Унгр согнали на берег копать спуск к Днестру. По селу пронесся слух, что мужчин и подростков немцы заберут на тот берег на работы. А потом угонят в Германию, как это уже было в некоторых селах.
При приближении немцев к нашему дому, - продолжал дядя Коля, - я с семилетним братом Сережей забрались на чердачок, где жили голуби и забились в самый угол. Три немца зашли во двор с огорода. Два пошли к дому, а один, увидев голубей на крыше и на дверке сарая, остановился, разглядывая птиц. Я видел только голову и шею немца. Внезапно немец схватил веник, прислоненный к стене и стал размахивать им, поднимая голубей. Снявшиеся голуби летали недолго. Часть из них села на крышу, а некоторые стали залетать на чердачок. Привыкнув к тому, что мы раньше подолгу сидели на чердаке, голуби спокойно кружили и ворковали.
Внезапно мы увидели, что немец стал подниматься по лестнице на чердачок. Его голова и плечи закрыли часть неба и соседний сарай . Он стал рассматривать голубей. Видимо, когда глаза его привыкли к темноте, он увидел нас с Сережей, сжавшихся в самом углу. Он смотрел на нас долго, а потом приложив палец к губам, тихо сказал на немецком:
- Лейзе. Их либе таубн.
Я догадался, что он сказал нам, чтобы мы сидели тихо. Вскоре немцы ушли. Но мы с братом продолжали сидеть на чердаке до вечера.
В пятьдесят четвертом Сережа, приехав зимой с сессии в учительском институте, где он учился, неожиданно спросил меня:
- Коля, а ты помнишь, что сказал немец, когда мы прятались на чердаке?
Я пожал плечами. А Сережа, помолчав, ответил на свой же вопрос:
- Он тогда сказал: - я тоже люблю голубей.
- А может быть у него дома остались голуби. - закончил рассказ дядя Коля.
После войны судьба забросила Колю в Бендеры, где он работал в депо кочегаром, а потом помощником машиниста. Жил на квартире у одного из слесарей депо по улице Ткаченко, на большей части домов которой сохранилось старое название - Потягайловская. Хозяин был любителем одесских голубей. Птицу он содержал в небольшом и чистом сарайчике без потолка. Широкий, на пружине, леток был под самым коньком крыши. Вольеры тогда строили редко.
В свободное от поездок время Николай возился с голубями. Хозяин, увидев, что птица за несколько лет стала выглядеть и летать лучше, переложил всю заботу о своих питомцах на квартиранта. Николай не тяготился приятной обузой, наоборот, он стал паровать голубей по своему усмотрению. В поисках достойной птицы он познакомился со старым голубеводом, жившим неподалеку на соседней Липованской, ныне улице Маяковского.
Звали знатного голубевода Тимофей Евстафьевич Бугаев. Соплеменники по увлечению прозвали его Кармоля за то, что он, возясь с голубями, напевал песню про Устима Кармелюка. Песня лилась из уст Кармоли нескончаемой печальной лентой и, казалось, не было в ней начала и конца. А на закате, выпив стакан доброго южного вина, голос Тимофея Евстафьевича крепчал, исчезала старческая надтрестнутость и хрипотца. Казалось, что песню ведет молодой отважный гайдук из ватаги легендарного Устима Якимовича:
За Сибиром сонце сходить.
Хлопци не зивайте.
Ви на мене, Кармалюка,
Всю надiю майте.
Повернувся я з Сибiру,
Та не маю доли,
Хочь здаеться не в кайданах,
А все ж не на воли.
Маю жiнку, маю дите,
Тай я их не бачу,
Як згадаю про их муку -
Тай гирко заплачу...
Из староверов, живший по уставу старообрядцев, бывший рядовой лейб-гвардейского полка, охранявшего семью последнего императора, Тимофей Евстафьевич был пунктуальным, строгим к себе и окружающим. С такой же принципиальностью и пунктуальностью он относился к любимому голубеводству. Занимался он только одесскими породами голубей. Эстафету голубевода у стареющего Тимофея Евстафьевича принял его сын Иван, которого по традиции тоже всю жизнь называли Кармолей. Прославился Иван своими горбоносыми, лучше которых не было ни в Бендерах, ни в округе.
- Птица была могучая, - рассказывал дядя Коля. - Голова была круглая, веки широкие. Клюв у некоторых голубей прикасался к вертикальной, у некоторых с подтрясом, шее, гордо изогнутой, как у сказочного коня.
Дядя Коля выносил из сарайчика, где неслись куры, яйцо и переворачивал его острым концом книзу.
- Если горбоносый настоящий, то линии яйца должны совпасть с линиями клюва, головы и верхней части шеи. - убеждал дядя Коля, приложив яйцо напротив головы горбоносого и продолжал. - Они должны быть коротконогими, вислокрылыми. Длинный хвост лопатой в двадцать и более перьев, которые на концах могли слегка кучерявиться. А лет, какой был лет!
Дядя Коля никогда не говорил полет. В слово лет он вкладывал самые превосходные качества воздушной акробатики голубей.
- Кроме горбоносых, - продолжал дядя Коля, Кармоля водил уточек, конусных, бендерских поясых. Смело и успешно приливал горбоносым кровь бердянских, вытягивая птицу в длину. Паровал с ананьевскими, что делало птицу более изящной, головы стали миниатюрнее, стали появляться белые с жемчужными глазами. Широкие веки стали более нежными, как бы присыпанные платиновой пудрой. Водились редкие в то время, а сейчас вообще исчезнувшие - гривастые.
Тогда-то Коля, ровесник Ивана, по настоящему познал и полюбил породу одесситов. Общение с Тимофеем Евстафьевичем и Иваном стало фундаментом для его дальнейшей судьбы селекционера. Какими бы голубями не увлекался в жизни Николай Эммануилович, в его коллекции всегда были несколько пар одесситов, с которых можно было писать стандарт.
Высокую планку кармолинских стандартов не опускает сын Ивана, Виталий, с которым я знаком уже несколько лет. В моей коллекции уже несколько белых горбоносых с жемчужными глазами. Выведены они от белого с крапчатой шеей, приобретенного несколько лет назад у молодого Кармоли.
Но недолго проработал на железной дороге Коля. В середине пятидесятых он заболел туберкулезным плевритом. Лечился довольно долго, но успешно. Но на железную дорогу путь ему был заказан. Как говорил он сам, комиссовали подчистую. Переехал в Тырново, поближе к брату Сергею, который, закончив учительский институт, работал учителем географии в марамоновской школе.
Как и брат, Сергей увлеченно занимался голубеводством. Водил он редкую в то время породу - бельцких двучубых. Увлекся бельцкими и Николай. Его поражало изящество этой небольшой по размерам птицы. Маленький, как спаренные пшеничные зерна, клюв с погибом, широкая чавка, круглая с боковыми гранями голова, украшенная двумя чубами. Передний розеткой, закрывающей больше половины клюва, а задний чуб в виде короны от уха до уха, венчающей гриву во всю длину грациозно выгнутой шеи. Низкие голые, иногда слегка обутые ноги, незначительная вислокрылость. Корпус тянутый, как будто пропущенный через кольцо. При всей своей миниатюрности в птице ощущалась сила, которая реализовалась в полете с уникальным кувырканием.
- Могучий, хоть и маленький голубь. - не раз говорил дядя Коля, держа в руке подрагивающую от возбуждения птицу. Слово могучий выражало у него самую высокую степень превосходности.
Наряду с одесскими, всю оставшуюся жизнь Юзефович посвятил бельцким двучубым. Не считаясь со средствами, временем и занятостью, Николай Эммануилович приобретал элитные экземпляры этой удивительной породы, без конца перепаровывал, стремясь улучшить форму головы и клюва, сделать птицу еще более грациозной, сохранив при этом уникальные летные качества.
Однажды, будучи у дяди Коли, я заметил его новое приобретение. Чалую с красным голубку, очень похожую на давно исчезнувшего московского серого турмана. Впечатление, на мой взгляд, несколько портил задний чуб, несмотря на то, что он тянулся от уха до уха и спускался к спине острой гривой.
- Хороша, но она была бы лучше без заднего чуба, - оценил я голубку. - А где ее пара?
- Как раз такой чуб и нужен! - экспрессивно загорелся дядя Коля. - Вот и ее пара. Дядя Коля указал на алого, с зеленоватым отливом на шее, бельцкого голубя, кружившегося вокруг новой подруги, подметая хвостом пол голубятни.
- А на следующий год, если сможете, поможете мне. - продолжил дядя Коля.
Осенью Юзефович продемонстрировал мне потомство, полученное за лето от новой пары. Я был разочарован. Дядя Коля, наоборот, был удовлетворен полученным результатом. Держа молодую голубку в левой, правой рукой поворачивал и наклонял ее голову.
- Вы только посмотрите, какой клюв. Веки уже широкие, но должны быть еще шире. Голова с первого поколения пошла гранная, а лоб формируется только после второй линьки. А как стоит на ногах! Отличный материал! С ним нужно работать. - убеждал меня дядя Коля.
На следующую весну он опять колдовал, перепаровывал. Дал мне пару довольно невзрачных, на мой взгляд, голубей. Он знал, что вывести за сезон здоровых и физически крепких цыплят я умею. Опыт уже был. Сказывалось знание биологии, орнитологии в частности, да и ветеринарию я читал регулярно.
- Осенью я двух заберу, остальные все ваши. Только чтобы на сторону ни один птенец не ушел. - напутствовал он меня.
Осенью он приезжал, долго рассматривал, перебирая молодежь, Наконец останавливал свой выбор на паре приглянувшихся голубей. Проследив за его взглядом, я отдавал ему еще одну птицу. Чаще всего это была голубка.
- Вот видите, вы уже начали видеть, какая птица подходит для дальнейшей работы. - как ребенок радовался дядя Коля.
- Нет, дядя Коля, я просто видел, что вы очень долго ее рассматривали. - разочаровывал я дядю Колю.
Но не таков был дядя Коля, чтобы оставить у меня остальную выведенную молодежь. Да и меня он уже изучил основательно. После его очередной поездки в Тирасполь или Бендеры я обнаруживал у него новую очаровательную пару голубей, подчас весьма экзотического вида. Чаще всего это были чайки: сантинет, китайская или немецкая щитокрылая, доминиканы. Один раз это были дутыши с изумительной вертикальной стойкой.
- Дядя Коля! Мне нравятся вот эти. Продайте или обменяйте, если вам подходит. Я отдаю вам оставшихся от вашей пары цыплят. Если нужно, доплачу.
Мы оба играли в одну игру. Я знал, что дядя Коля денег с меня не возьмет и не откажет. А дядя Коля знал, что за понравившуюся пару я мог отдать две, а то и три. Сделка, как правило, удовлетворяла обе стороны. Я привозил дяде Коле оставшуюся птицу, в которой не видел ничего особого, и уезжал, довольный новым приобретением.
На третий или на четвертый год у дяди Коли вывелась голубка неопределенного цвета. Про таких говорят серо-буро-малиновая. Дядя Коля еще в гнезде, когда у нее только начали отрастать перья, назвал ее странным и,на мой взгляд, обидным названием - Тырфа. К весне это была голубка, о которой знали многие голубеводы северной Молдовы. Маленькая, почти кубической формы, гранная головка, длинная, тонкая, с грациозным изгибом, шея, как будто протянутый через кольцо корпус на низких неоперенных ногах, умеренная вислокрылость. Но главными особенностями были унаследованные от русских турманов широкие, совершенно белые веки. А к чубам не могли придраться даже самые придирчивые ценители бельцких. Особенно выделялся передний чуб. В розетке, почти закрывающей клюв, каждое перышко имело свою орбиту.
Приехавшие из Узбекистана любители ташкентских предлагали Юзефовичу баснословную сумму. Но дядя Коля был непреклонен. На следующую весну дядя Коля неожиданно для всех спарил Тырфу с ее дедом. На современном языке селекции это называется инбридинг. И пошли выводиться голуби, равных которым в Молдове не было. Некоторых дядя Коля продавал все тем же узбекам, а часть, казалось бы намного хуже, дядя Коля оставлял.
Только сейчас я увидел и оценил умение Николая Эммануиловича видеть птицу в последующих поколениях, его прозорливость в подборе пар. Многие приобретали у него голубей, но скрещивание, казалось бы, с самыми элитными экземплярами не давало должного эффекта.
В регионе началось повальное увлечение скрещиванием бельцких с другими, сходными породами. Демонстрируя выведенную молодежь, охотники не открывали секрета ни для кого. Но только не для Юзефовича. Едва взглянув на голубя, он ошарашивал владельца безошибочным приговором. Более того, его расстраивали бездумные эксперименты, засоряющие старинную бессарабскую породу уникальных двучубых голубей признаками, далекими от стандарта и биологической целесообразности.
Ф. Л. скрещивал лучшие экземпляры бельцких с венскими турманами. В погоне за более широкими веками, голова теряла характерную для бельцких форму, погнутый с широкой чавкой клюв выходил уже, как говорят голубеводы, горизонтально вставленным прямо на лбу. Терял свой природный рисунок розетки передний чуб. В результате такого скрещивания, крылья стали опираться на хвост. Стойка стала более горизонтальной.
Уважаемый мной, ныне покойный, приятель спаривал бельцких с белыми щитокрылыми чайками. В результате терялась форма головы, веки стали уже, шея короче и толще, особенно у самцов. У некоторых экземпляров, даже через несколько поколений на груди проступали курчавые перышки. То же самое происходило при прилитии крови от балтийских и львовских заднечубых. Даже скрещивание с самыми, казалось, близкими по породным признакам с ташкентскими, огрубляли изящную древнюю бессарабскую породу, не говоря о том, что чубы, особенно передний, теряли характерный вид идеальной розетки. Вставали топориком.
Дядя Коля, видя результаты такой селекции, нервничал.
- Портят, неграмотные, породу на века. Ведь эта птица будет расходиться по всему миру, множиться. И в будущем могут не узнать, в чем отличие бельцкого от ташкентского. - горячился дядя Коля и продолжал: - Приливать кровь надо только от русских короткоклювых турманов. Еще может подойти болгарский плевенский турман. Я видел таких в Овидиополе. Это наверняка родственники русских.
Нервничали и некоторые голубятники. Особенно те, кто водит голубей по принципу: купи - продай. Голуби Юзефовича росли в цене. При покупке любители стали более требовательными, все больше ориентируясь в своих вкусах на голубей, увиденных у Юзефовича.
В один из осенних дней восемьдесят шестого дверь моего кабинета в поликлинике открылась и дядя Коля кивком головы пригласил меня выйти. На нем, как говорится, лица не было. Обычно он деликатно ждал в коридоре окончания приема. Выйдя, я не сразу понял, что произошло. Лицо его напоминало маску с неестественно расширенными глазами. Дядя Коля заикался.
Наконец до моего сознания дошло, что произошло. Ночью с помощью ломиков была разобрана задняя стена саманной голубятни со стороны соседнего огорода. Вся без исключения двучубая птица исчезла. Огромный кавказец, имевший ограниченную свободу передвижения на цепи с кольцом вдоль натянутой проволоки за всю ночь не подал голоса.
Я посоветовал обратиться в милицию и не терять надежду. Дядя Коля вяло и отрешенно махнул рукой. Поиски результатов не дали. Дядя Коля приходил ко мне довольно часто. Ему надо было выговориться.
- А ведь сделали это те, которые были у меня в гостях. Которых я не раз угощал медом. Сделали те, которым я помогал, - выдавливал из себя дядя Коля, - - Очень жаль голубей, жаль потраченного труда. Но как они могли? Как они будут жить и смотреть на этих голубей?
Казалось, дядю Колю больше всего волновал именно последний вопрос.
Слушая дядю Колю, я вспомнил Изю и поджог его голубятни. Я не находил слов для сочувствия и поддержки. За два-три месяца дядя Коля осунулся, стал ниже ростом. Лицо его побледнело, приобрело землистый оттенок. Глядя на него, я вспомнил о перенесенном им в далеком прошлом туберкулезе.
- Как бы не было рецидива на фоне депрессии, - подумал я.
Но смертельная опасность подкралась к дяде Коле с другой стороны. На фоне стрессового состояния у него был диагносцирован рак поджелудочной железы. Такова была психо-соматическая реакция его организма на бесчеловечную подлость. В конце апреля, когда природа зазеленела, дяде Коле стало совсем плохо. Но он страстно хотел жить.
- Как же так? Все вокруг будет цвести, пчелы будут носить мед, голуби будут летать, а меня не будет? Не хочется верить. - говорил он уже совсем ослабевшим голосом...
Читатель может упрекнуть меня в том, что рассказывая о детстве, я пишу о совсем взрослых людях. Но, как говорят, все мы родом из детства. И не у каждого взрослеющего из души полностью выветривается детство. Каждому взрослому человеку в большей или меньшей степени присущи черты психологического инфантилизма - наличия детских черт в характере. Это один из основных элементов, в совокупности определяющих многогранную индивидуальность человеческого характера.
Склонность к преступности тоже от психической инфантильности. Духовно и морально незрелая личность с необоснованно завышенной самооценкой и необузданными притязаниями легче преодолевает все виды социальных барьеров для удовлетворения сиюминутных потребностей, плоды которых не принадлежат ей по праву . Так обычно совершаются преступления.
Но существует конструктивная форма психологиического инфантилизма, почему-то чаще у мужчин. Такое бывает, когда вытесненные и неосознанные комплексы трансформируются в творческие способности, склонность к музицированию, живописи, изобретательству и другим увлечениям. Одним из таких увлечений является и любовь к братьям нашим меньшим - голубям. И блажен тот взрослый, который, видя на фоне бирюзового неба точки далеко летящих и кувыркающихся голубей, на мгновения возвращается во времена своего детства.
У каждого оно свое...
| 
