Утром воскресного дня старый Матей пришел в церковь одним из первых. С амвона из уст преота в церкви звучало воспоминание об изгнании Адама из рая. Были помянуты священномученики - чудотворец Ермоген, Михаил и Павел. При поминании имени Павла старик вздрогнул. Далее голос преота донесся откуда-то издалека, слова звучали, словно многоголосое эхо. Аромат ладана, принесенного почти две тысячи лет назад волхвами в дар новорожденному Иисусу Христу, .пьянил, вызвал легкое головокружение, сделал тело старика невесомым. Слова священника доходили до сознания Матея с трудом, словно сквозь ватную пелену.
Воздев глаза, старик узрел на своде купола, нарисованную более века назад, белую голубку. Старик готов был поклясться, что хвост голубки плавно расправился, стал широким. Точно таким был хвост лучшей белой голубки его покойного соседа, потом ... А потом таинственно исчезнувшей и из его голубятни. Птица парила по голубому с золотыми блестками небосклону, крылья ее чуть шевелились. Старик отчетливо видел, что лапки голубки дернулись, слегка вытянулись. Точно так подрагивали лапки голубки соседа перед боем и кувырканием ...
- ... взошел на небо, ибо, возшедши, Он пошлет вместо Себя Утешителя - Духа. Нисшел Дух Святый и пребывает в Церкви, совершая в каждом человеке верующем дело Христово ...
При этих словах священника старый Матей неожиданно для себя и для всех прихожан рухнул на колени. Седая голова его склонилась. Лоб оперся в пол храма. Через несколько мгновений Матей медленно поднял голову. Взгляд его был устремлен поверх алтаря. Старик стал истово креститься и бить поклоны.
... С высоты снизшел еси, Благоутробне, погребение приял еси тридневное, да нас свободиши страстей, Животе и воскресение наше. Господи, слава Тебе ...
Выходя из храма старый Матей вспомнил. Сегодня последний день Масленицы, прощеное Воскресенье! Старик оглянулся. Храм стоял величественный. Он купался в размытом розово-оранжевом ореоле лучей, расположившегося за куполом храма, февральского солнца. Расположение в одну линию светила, купола храма и самого Матея на тот момент представилось старику не случайностью, а высшим промыслом. Мош Матей вдохнул полной грудью. Зимний воздух заполнил собой грудь старика, вселяя в его душу, испытанную в храме, божью благодать.
Проходя мимо ворот, за которыми виднелся дом его, недавно упокоившегося соседа Павла, мош Матей только сейчас увидел, стоящую у колодца, Марию, вдову покойного. Он всегда видел и помнил ее стоящей прямо, с покатыми разведенными плечами, высокой грудью, длинной шеей и гордо поднятой головой. Нет, сегодня он узнал ее сразу! Но это была другая Мария ... Ноги в толстых вязаных носках, в галошах покойного мужа, в длинной темной юбке, ссутулившаяся спина, узкие старушечьи плечи, на голове черный, низко повязанный платок.
- Прости меня, Мария! - против воли вырвалось у старика.
Мария даже не вздрогнула. Казалось, она смотрела пристально, но взгляд женщины смотрел сквозь соседа, куда-то вдаль. Старому Матею показалось, что женщина его не видит. Ему стало не по себе ...
- Бог простит, и я прощаю!
Слова соседки разбудили в голове старика гул, который долго звучал то ли в его ушах, то ли в голове от удара по затылку плашмя тяжелой чугунной сковородой. В его ушах прозвучали слова, произнесенные Марией более полувека назад. Слова были тихими, но беспощадными:
- Никогда не прощу! ...
Понуро склонив голову, старый Матей побрел дальше. Чтобы попасть домой, ему надо обойти полквартала что вправо, что влево, один черт. Тьфу! Не будь помянут нечистый в такой день! И целый квартал вдоль огородов. А через подворье покойного Павла до его огорода всего тридцать метров! Все соседи, у которых шли в стык огороды, изначально вязали из лозняка невысокие калитки к соседям. У каждого таких калиток было три. Одна в конце огорода и две к соседям рядом.
Не выходя на улицу, можно было несколько раз обойти квартал разными маршрутами, что и делали взрослые и дети. Мужики и парни чаще бегали разжиться щепотью табака для закрутки, либо огня. Хозяйки бегали к соседке занять соли, соды или лаврового листа. Бегали и дети, вначале играя в жмурки, затем в войну. Потом через эти калитки мальчишки бегали списывать домашние задания к более усердным и дисциплинированным одноклассницам. Позже эти калитки гостеприимно пропускали сквозь себя по вечерам молодых парней, пробиравшихся "тайными тропами" в огороды и сады близких и неблизких соседей. Дела сердечные, ничего не поделаешь! И собаки всех своих с магалы узнавали. Не лаяли. Так было, так есть и так будет, пока будет стоять бессарабское село!
Так было и во времена детства и юности двух соседей, десятилетних Павла и Матея. Их подворья отделял, плетеный из тонких ивовых лоз, низкий плетень с узкой калиткой. Но мальчишкам калитка не была нужна. Слегка разбежавшись, они перепрыгивали, разделяющий усадьбы, забор. Став взрослее, просто перешагивали. Так поступали и одногодки-соседи Матей и Павел. Разом друзья пошли в школу, вместе водили голубей. Обменивались молодыми птицами, подставляли друг у друга птенцов под кормачей, часто поднимали в полет обе стаи одновременно.
Встала между друзьями одна голубка. Звали ее Маричикой. Жила Маричика на самом краю магалы со стороны леса. Одноклассница Матея и Павла, Маричика училась только на отлично. Особенно старательно относилась девочка к выполнению домашних заданий. Приехавший в село из Ботошан пожилой учитель домну Ион Дарие прочил Маричике будущее школьной учительницы.
Списывал домашние задания у Маричики один Матей. Павел все задания выполнял сам. Особенно силен был Павел в арифметике. Все вычисления мальчик выполнял в уме. Матей же, списав домашнее задание, чаще всего не мог объяснить, как решается списанная проблема. Когда Маричика втолковывала ему решение, он сидел, низко склонив голову и всегда молчал. Только лицо его наливалось густой темно-пунцовой краской, на лбу появлялись множественные бисеринки пота.
После школы Маричика, Павел и еще два мальчика продолжили учебу в гимназии соседнего села. Матей остался дома. Сами не знавшие букв, родители в гимназию не пустили:
- Хватит грамоты! Писать умеешь, читать умеешь! Дома полно работы! Скоро вручную сеять озимые, картошку копать, потом пахать ...
Матей сам не стремился к учебе. Он предпочитал возиться в голубятне, чистил у коровы, сплел ивовую загородку для подрастающих гусят, ремонтировал плетень. Он мог часами копать огород. Ему доставляло удовлетворение смотреть на, растущую перед глазами, черную полосу взрыхленной земли. По утрам сквозь поредевшую желтеющую листву Матей видел, как четверо бывших его одноклассников собираются у церкви. По дороге в гимназию Маричика всегда шла рядом с Павлом. Выйдя за село к подножию склона холма, Павел каждый раз забирал у Маричики сумку. Матей исподлобья смотрел им вслед. Лицо его наливалось пунцовой темнотой.
Шли годы. Из четырех гимназистов в соседнее село ходили только двое: Маричика и Павел. Сейчас Павел брал школьную сумку у Маричики у самой церкви. Они не скрывали своих симпатий друг к другу. Закончив гимназию, они продолжали встречаться. На сельских свадьбах, чуть стесняясь, садились рядом. В селе гадали: когда родители Павла зашлют сватов к родным Марии?
Уже смеркалось, когда Матей увидел Павла, пробирающегося по саду к боковой калитке соседа справа. Калитку Павел оставил открытой. Точно так Павел миновал вторую калитку. Матей знал, куда направился Павел. Не думая, Матей проскользнул в сад Павла. У второй калитки он чуть задержался. Потом решительно шагнул следом. В крайнем саду Матей застыл неподвижно, потом пригнулся. На пригорке под липой стояли двое. Их черные силуэты были четко видны на фоне темнеющего заката. Это были Павел и Маричика. Казалось, они стояли неподвижно. Неожиданно Маричика вскинула руки и сомкнула их за шеей Павла. Павел бережно положил свои ладони на плечи девушки.
Это было невмоготу. Во рту Матея пересохло. В голове пульсирующими толчками зашумело. Матей знал, что ему лучше уйти, но ноги его словно приросли к земле. Если бы Павел первый поднял руки, мелькнуло в голове Матея, он бы вскочил и .... Что последовало бы за "и", Матей не думал. Но первой Павла обняла Маричика ... Потом силуэты разделились. Взявшись за руки, Павел и Маричика скрылись за пригорком.
Шатаясь, Матей вернулся домой. Родители давно спали. Улегшись, Матей тотчас встал. Было нестерпимо душно, не хватало воздуха. На улице дышалось легче. Матей улегся на сено в колибе за сараем. Долго ворочался, потом стал чихать. Ноги понесли Матея в камору, где в старой софе, разлитая по бутылкам и графинам, ждала своего часа сливовица. Нащупав в темноте бутылку, стараясь не звякнуть, осторожно поднял. Во дворе, зубами вырвав из горлышка кукурузный кочан, выплюнул. Подняв бутылку дном кверху, шумно глотал. Больше почувствовал, чем осознал, что выпил до дна.
Еще через неделю было сватовство. Свадьбу решено было играть в воскресенье, перед праздником Архангела Михаила, за которым шли михайловские грязи и Рождественский пост. Свадьба была скромной. Обе семьи были небогатыми. Сначала было венчание в церкви, потом свадебный стол на подворье невесты. После свадьбы родители Павла освободили молодым дом и подворье. Сами перешли жить в дом стариков напротив.
Как окончившего гимназию, Павла вскоре призвали на воинскую подготовку в "Кончентраре". Прошло несколько недель. Уже темнело, когда в окно кто-то постучал. Мария открыла. На пороге стоял Матей:
- Добрый вечер! Можно войти?
Мария распахнула дверь. Матей вошел в комнату, перекрестился на образа. Мария почувствовала сивушную вонь. На сердце стало неспокойно:
- Зачем пустила! Мог бы и завтра прийти ...
- Что пишет Павел?
- Еще не получили письма ... Скоро должно быть по времени ...
- Успел забыть молодую жену!
Мария, чтобы скрыть внезапно возникшее чувство неприязни к соседу, отвернулась к плите. Переставила тарелки. Внезапно ощутила, грубо обхватившие ее, сильные руки:
- Пусти, Матей! Не шути так! Грешно! Как в глаза смотреть будешь?
- Я посмотрю. Ты только полюби меня!
Матей резко повернул молодую женщину к себе лицом и стал заваливать ее на низкую лежанку.
- Пусти! С ума сошел? Закричу! ...
- Не закричишь! - продолжая наваливаться на Марию, бормотал Матей.
Вонь самогонного, табачного перегара и еще чего-то кислого ... Мокрые липкие губы пьяного тыкались в ее лицо, шею. Мария открыла рот, чтобы позвать на помощь. Матей прикрыл ей рот, пахнущей навозом, то ли еще чем, ладонью.
- Не услышит никто! И не узнает! Озолочу, глупая!
Мария почувствовала правую руку Матея, нащупывающую край подола ее длинного платья. А левая рука продолжала зажимать рот и нос. Женщину стало тошнить. Она ощущала, что вот-вот потеряет сознание. Протянув к припечку свободную правую руку, схватила что-то тяжелое. Это была, подаренная им с Павлом на свадьбе, чугунная сковорода. Чувствуя, что теряет сознание, Мария изо всех сил ударила по, сразу ставшей так ненавистной, потной голове соседа. Удар пришелся по затылку. Матей сполз на пол и затих. Мария в страхе вскочила:
- Убила? Господи, что я наделала? Надо было не пускать в дом! ....
В это время Матей застонал ... Очнулся. В голове звучал низкий гул, шумел, свистел ветер ... Нарастала тупая пульсирующая боль. Матей с трудом повернул голову. Мария стояла над ним посреди комнаты. В руке она держала, приподнятую для удара, сковороду:
- Уходи сейчас же! Убью!
Было в ее голосе нечто, заставившее пьяного соседа поверить, что она не шутит и живым ему эту хату не покинуть. А встать не было сил. Мыча, Матей на четвереньках повернулся и пополз к двери. Рука с трудом нащупала щеколду. Переползая через порог, услышал:
- Уходи быстрее! Никогда тебе этого не прощу!
Как только Матей очутился на улице, Мария захлопнула дверь. Торопясь, долго не могла нащупать кольцо. Наконец накинула массивный крючок. Уже вне сознания, механически набросила на кручья бревенчатой дверной коробки и самой двери массивную, запирающую наглухо дверь, доставшуюся в наследство от родителей мужа, металлическую полосу. Потом, прижавшись спиной к холодной стене темных сеней, долго стояла.
По весне вернулся из "Кончентраре" Павел. А еще через месяц в Бессарабии сменилась власть. В одночасье покинули село владелец мельницы с маслобойкой, примар и жандарм. Уехал в Ботошаны учитель Дарие. Стала чаще звучать русская и украинская речь. В середине июля Павла и Марию вызвали в район. В райисполкоме, расположившемся в старом, покрытом позеленевшей дранкой, бросовом доме, их принял заместитель председателя. В кабинете на табуретках и скамье вдоль стены сидели еще три или четыре человека. После недолгих расспросов, молодым супругам были вручены направления на курсы в Сороки. Павлу дали направление на курсы обучения, где по ускоренной программе готовили ветеринаров. Мария направлялась на учительские курсы.
По окончании курсов уже к первому октября Марию назначили заведующей четырех-классной школой. Павел работал ветеринаром. По возвращении Павла совсем было притих Матей. Страх ходил за ним по пятам:
- Сказала или не сказала Мария?
В феврале сорок первого страх погнал Матея к дяде по матери в Стежарены. Устроился рабочим в лесничество. Потом началась война. В родное село Матей решил не возвращаться. Окруженные в те годы лесом, Стежарены находились вдалеке от магистральных дорог. Ближайшая железнодорожная станция Быковец находилась в двенадцати километрах. Жандарм, квартировавший в Лозово, наведывался в Стежарены редко. Скрывался Матей от немцев, румын и партизан в Кодрах до сорок третьего.
Потом была облава. Сначала был лагерь в сербичанском лесу за Секурянами. Осенью немцы погрузили задержанных в деревянные вагоны. В плотно набитых вагонах везли стоя. За Черновицами Матей, ночью выбравшись на крышу вагона, выпрыгнул. Жил приймаком у одинокой гуцулки. В сорок пятом, перед самым концом войны, стал пробираться в родное село. Домой заявился без документов, в рваных обносках.
В сентябре вернулся домой сосед Павел. Призванный в сорок первом году румынами, три с лишним года прослужил в тыловых войсках по охране нефтеперерабатывающих заводов в Плоештах. В начале сентября сорок четвертого был демобилизован. Недолго побыл Павел дома.
В октябре, как и десятки односельчан, полевым военкоматом был призван и направлен на переформирование. С декабря Павел находился на передовой. Сначала был определен в трофейную команду, затем перевели в пулеметную роту. Вся форма была изрешечена пулями и осколками. Павел после каждого боя перевязывал царапины и штопал гимнастерку. Серьезных ранений не имел. В той самой гимнастерке, заплаты на которой были прикрыты несколькими медалями, вернулся домой, где его ждали Мария и четырехмесячная голубоглазая, как отец, Павлина.
В августе сорок пятого, когда пришло письмо от Павла, что он жив, здоров и ждет демобилизации, что-то сдвинулось в голове Матея. Как только он узнал о предстоящем возвращении соседа, стал носить с берега Рэута, срубленные ивовые жерди. Если в селе плели изгороди из лозы или кольев акации высотой по пояс, реже до груди, Матей с трех сторон окружил свое подворье частоколом из высоких, в человеческий рост, жердей. Места для калитки не оставил, отгородился наглухо. Лозой заплел и переходы к двум другим соседям. Так прервалась на магале извечная длинная цепь переходов и перелазов.
Голодовка сорок седьмого подходила к концу. Осенью пошли дружные всходы озимых. Тогда же в селе появились бельцкие голубятники. Чтобы выжить самим и выкормить до нового урожая домашнюю птицу, привезли на обмен, сохраненных во время оккупации короткоклювых двухчубых голубей. Матей долго торговался. Одна пара голубей осталась у него. Павел, не торгуясь, оставил у себя оставшиеся три пары.
К этому времени в селе организовали колхоз. Павла назначили ветеринаром. Мария продолжала работать в школе, которая к тому времени стала семилетней. Снова курсы, техникумы. Один - педагогический в Сороках, другой - зооветеринарный в Карманово. По окончании педагогического техникума Мария Николаевна без экзаменов была зачислена на заочно-очное отделение открывшегося в Сороках учительского института. Закончила Мария Николаевна уже Бельцкий педагогический институт.
Двор учительницы и ветеринара стал местом паломничества сельской ребятни. Основой тому была, построенная руками Павла Ильича, обширная голубятня с вольером. Но двухчубыми короткоклювыми интересы Павла Ильича не ограничились. Вместе с сельскими мальчишками ветеринарный фельдшер решил воссоздать коллекцию древних пород бессарабских голубей. Скоро в голубятне множились и свободно летали двухчубые мелко-клювые и среднеклювые, аккерманские, измаильские, бокатые, различные линии длинноклювых "Одесситов". Чуть позже из Овидиополя и Кишинева Павел Ильич привез редкого изящества голубей - Кишиневских тупатых красного, черного, желтого и белого окрасов.
Выполнив домашнее задание, ребята собирались во дворе школьной учительницы. С самого начала Павел Ильич поставил условие: в голубятню допускаются только успешно учащиеся ребята. Ребята стали дисциплинированнее, учились все охотно. Тем более, что Павлинка, сама учившаяся только на отлично, остальным спуску не давала. Вместе с мальчишками лазила в голубятню, забравшись на крышу сарая, азартно свистела и гоняла голубей. Однажды после очередных весенних каникул Павлинку словно подменили. Замкнулась в себе, много читала, в голубятню больше не лазила, перестала гонять голубей. На сверстников стала смотреть сдержанно и снисходительно.
Каждый мальчишка мечтал стать хозяином собственной голубятни. Павел Ильич поощрял ребят, подолгу вел разговоры о птицеводстве и голубинной ветеринарии. Выяснял предпочтения и охотно делился с ребятами молодой птицей. Давал советы, помогал с лекарствами. Вскоре в предвечерье в небе над селом летали стаи голубей.
Не все родители были в восторге от занятий своих чад голубями. Люди помнили, еще казалось вчерашнюю, голодовку. В сорок седьмом взрослые отрывали кусок хлеба от своего рта, чтобы выкормить, не дать умереть от голода сегодняшним юным голубеводам. Начались раздоры и требования некоторых родителей убрать голубей подальше от двора. Дети на закате пришли к Павлу Ильичу. Наутро все голубеводы сгрудились плотной толпой у правления колхоза. Павел Ильич беседовал с председателем недолго. Затем все перешли в класс, рядом расположенной школы. По заявлениям с подписями родителей из учащихся пятого, шестого и седьмого классов организовали школьную бригаду. Были выделены по два гектара подсолнуха, кукурузы и сахарной свеклы. Кроме того решено было привлекать подростков к работам по уходу за деревьями и уборке садовых культур.
Ни один из родителей не выступил против. Они понимали, что дети, вместо того, чтобы слоняться по пыльным улицам без дела, будут заняты полезным трудом. Скоро в селе появилась целая бригада радетелей закона. Инспектор РОНО, инструктор райкома комсомола, представители райисполкома и райкома партии и корреспондент районной газеты. Десант был грозный. Подготовили решение райисполкома о роспуске школьной бригады. Основным пунктом того решения было незаконное использование детского труда. Последним пунктом было ходатайство о вынесении дисциплинарного взыскания директору сельской школы - Марии Николаевне.
Решение было подготовлено, но его так и подписали. Тогда же вышло совместное постановление правительства, ЦК комсомола и министерства народного образования о формировании в селах школьных производственных бригад. Все те, кто готовил решение о ликвидации бригады и наказании директора школы мгновенно стали рапортовать, звонить во все колокола, писать в газеты об исполнении такого важного и своевременного решения партии и правительства.
Осенью председатель колхоза подписал распоряжение. Согласно количества выработанных трудодней, школьникам полагалась не только натуроплата зерном, как договаривались, но и денежные выплаты. Тогда же отдельным распоряжением в школе организовали второй завтрак, состоящий из куска хлеба и стакана молока. Чуть позже был организован продленный день с полноценным обедом.
Не обошлось у юных голубеводов без случайного новаторства. У одного из мальчишек одесская голубка спаровалась с короткоклювым двухчубым. Решили посмотреть, что получится. В результате из родительского гнезда вылетели среднеклювые задночубые птицы среднего размера. Полет и верт их был изумительным.
У другого юного любителя белая горбоносая одесситка неожиданно спаровалась с вишневым павлиньим голубем. Мальчик рассказал Павлу Ильичу и попросил совета:
- Распаровать их? Яйца выбросить?
Павел Ильич посоветовал оставить пару вместе до конца сезона. В результате пара из павлина и одесситки к осени дала семерых птиц вишневой и кирпичной окраски. Лет их был феноменальным. Длинные, с широким трубовидным хвостом, птицы летали отдельно от стаи. Они не вертели, но сразу небольшими кругами поднимались ввысь и надолго скрывались из глаз. Случалось, что поднятые на закате семь братьев и сестер садились на голубятню только с рассветом.
К тому времени в селе уже работала дизельная электростанция. Ребята, договорившись, подвешивали над голубятней лампочки. Сверху прикрывали стеклом. У каждого был свой цвет. Красили красной и зеленой тушью, тайком взятыми у бабушек, анилиновыми красителями для шерсти различного цвета. Голуби почти сразу научились определять в темноте родное гнездо, несмотря на то, что, по всеобщему утверждению, голуби синего освещения не видят.
Попробовали паровать одесситку и павлина другие ребята. Некоторые голуби летали, как павлины, некоторые в полете начинали вертеть. Семь птиц, случайно полученных от белой одесситки и красного павлина положили начало новой линии высоколетных голубей. Птицы этой линии были преимущественно вишневого, кирпичного и шоколадного оттенков. Тогда десяти-, шестнадцатилетние и старше ребята получили от Павла Ильича первые сведения о наследовании признаков, о гибридном скрещивании, инбридинге и других видах скрещивания.
Сосед Матей, построивший в свое время почти двухметровый частокол от Павла, закрывшийся от соседей справа и слева, сменивший уже третью или четвертую жену, наблюдал полет голубей Павла Ильича и его питомцев со своего подворья. Его голуби так не летали. Страх потерять голубей заставлял Матея держать их взаперти. В одном поднаторел Матей. Он устроил ловушку и ловил, севших передохнуть либо попить воды, чужих голубей. Пойманную птицу хозяину не отдавал. Мальчишки требовали возмездия. Павел Ильич категорически запрещал своим питомцам мщение в любой форме, утверждая, что любое действие в ответ Матею будет беззаконным.
Утекали года. Сменялись десятилетия. Мальчишки первых послевоенных лет сами стали дедами, а для их внуков, давно вышедший на пенсию, Павел Ильич оставался кумиром. Все так же не закрывалась калитка, голубятня старого ветеринара никогда не знала замков. Младшее поколение голубеводов все чаще называло его дедом Павлом. Некоторые удивлялись, узнав, что дед Павел когда-то был колхозным ветеринаром. Молодые люди, сев за руль, возили деда Павла на выставки от Оргеева и Сорок до Кишинева и Овидиополя.
Осенью Павел Ильич занедужил. Прихватило его сердце. Мария Николаевна позвонила в скорую. Не дожидаясь скорой, один из его питомцев с другом вынесли Павла Ильича из дома на руках, усадили на заднее сиденье и повезли навстречу скорой. Возле леса на середине пути машины встретились. В "Скорую" Павла Ильича перенесли на носилках. В приемном отделении сделали обследование. Выводы были неутешительными. Павла Ильича положили в отделение реанимации. Вышедший в коридор врач коротко сказал друзьям:
- Инфаркт.
Меж тем под окнами реанимации росла толпа разновозрастных мужиков. От убеленных сединами до стриженых мальчишек. Все молча ждали. Вышедшая к толпе докторша, проработавшая в районе много лет и знавшая многих, спросила:
- Кем вам приходится больной?
Вперед выступил один из первых питомцев Павла Ильича, ныне пенсионер, в восьмидесятых работавший заместителем председателя райисполкома, седовласый, в костюме и с галстуком высокий мужчина:
- Мы все его сыновья! Он нам отдал лучшее, свою любовь ...
Старая докторша несколько мгновений стояла неподвижно. На ее лице отразилось недоумение. Потом повернулась и быстро, прижимая к глазам носовой платок, пошла в отделение ...
В это время кто-то привез в больницу свою первую учительницу, Марию Николаевну. Ей разрешили сидеть рядом с Павлом Ильичом. На крыльцо отделения вышла молодая доктор, заведующая реанимацией:
- Положение стабилизировалось. Давление и пульс лучше. Делается все. - и предупреждая вопросы, продолжила. - Все нужные лекарства есть!
Ранним утром в отделение приехала из Кишинева Павлина Павловна, дочь Павла Ильича. У постели больного отца она сменила маму. Марию Николаевну тут же отвезли домой, отдохнуть. Павлу Ильичу действительно стало лучше. С приходящими навестить его, охотно говорил, улыбался. Опутанный проводами и трубками, Павел Ильич пытался шутить. Приехавших навестить его голубеводов попросил присмотреть за птицей, насыпать корма, налить воды.
Ближе к обеду Павел Ильич смолк, словно прислушиваясь к чему-то. Затем, опираясь на локти, попытался привстать. Павлина Павловна наклонилась к отцу:
- Тебе что-нибудь подать, папа?
Павел Ильич, глядя перед собой неподвижными, уже не видящими глазами, еле слышно промолвил:
- Вот и все ...
Весть о кончине Павла Ильича по селу разнеслась мгновенно. Во дворе Павла Ильича кипела работа. И стар и млад были заняты уборкой в голубятне, во дворе и в саду. Мусор вывозили на сельскую свалку у оврага. Кто-то принес ведро с известкой. Побелили голубятню, штакетный забор, стволы деревьев во дворе и саду. Привезти тело покойного из морга должны были поутру. Во дворе и в доме была тихая в таких случаях, спешка без суеты. Помочь, казалось, сбежалось все село.
Во дворе Павла Ильича не было только одного человека. Его одноклассника, соседа Матея. Услышав о кончине соседа, Матей, оставшись наедине с собой, издал низкое утробное рычание. Потом стал маячить вдоль возведенного им сразу после войны, уже подгнившего, поредевшего и похилившегося частокола. Когда стали собираться люди и во дворе закипела работа, старый Матей ушел в дом. Второй раз раздался его, похожий на звериный, рык. Налив доверху, жадно, словно утоляя жажду, с громким присасыванием, старик опустошил стакан с самогоном.
Ночь выдалась безлунной. Матей снова, словно зверь в клетке, в темноте метался у частокола. Внезапно он замер. Стоял долго. Потом издал звук, похожий на нечто среднее, между старческим хихиканьем и лисьим лаем. Старик рысью, словно пытался кого-то обогнать, побежал к сараю. С мешком в руке старый Матей прошел в угол сада. Прислушиваясь, стоял долго. Отдавив плечом соседский плетень, в образовавшийся проем с трудом просунул свое грузное тело. Голубятня Павла, как всегда, была закрыта только на защелку. Войдя, плотно притянул за собой дверь. Долго прислушивался. Село накрыла темная осенняя тишина ...
Наутро привезли тело Павла Ильича. Шли молчаливые спешные приготовления к похоронам. Марию Николаевну и Павлину Павловну оставили сидеть рядом с телом Павла Ильича. Кто-то из ребят помоложе решил напоить голубей и подсыпать корма. Открыв голубятню, встал как вкопанный. Вся элитная птица, которой так гордился покойный голубевод, исчезла. Скоро факт кражи стал известен всем, кроме жены и дочери покойного. Случившееся тихо обсуждали за воротами. Подъехавший бывший зампредисполкома, выслушав, коротко сказал:
- Мародер!
Все знали, кто мародер. Послышался голос:
- Надо наказать!
Бывший зам председателя райисполкома долго молчал. Потом произнес слова, сказанные когда-то после войны Павлом Ильичом:
- Мщение в любой форме безнравственно, а любое действие в ответ Матею будет беззаконным!
Все промолчали. Но не таковы стали сегодняшние молодые! Это уже были не забитые дети и подростки первых послевоенных лет! Небольшая группа направилась вокруг магалы к подворью старого Матея. Старик сидел на низком порожке своего дома. Калитка была на замке со стороны двора. Вот уже более года, как он снова жил один. Не выдержав придирок и побоев, старого Матея покинула очередная жена.
- Мош Матей! Мы вчера убирали в голубятне. Все голуби были на месте. Сегодня их там нет. Но все знают, что птицу воровал ты. Больше некому! Мы все хотели взять по паре голубей в память о Павле Ильиче. Дали бы и тебе пару, как всем людям. Но ты забрал всех! Наплевал в душу всему селу! Отдай птицу! Мош Матей!
- А то что вы мне сделаете? Кто видел, что я воровал! Кто узнает где чья птица? В голубятню не пущу! Это против закона!
- Ладно, мош Матей. Главное, что ты сам признался!
- Ничего я не признавался! Вон от моей калитки!
- Пошли ребята! - группа молодых ребят удалилась.
Довольный своей победой, старый Матей удовлетворенно хмыкнул. Подошел к голубятне, потрогал прочный из специальной стали замок с особым секретом. Старик предусмотрительно купил два замка. Продавец ему объяснил, что никакие ключи не открывают эти замки, кроме собственных.
Но дом и подворье Матея уже было под плотным наблюдением дежуривших подростков. Ближе к вечеру старик открыл один из блестящих замков и спустился в глубокий подвал, где у него дозревал тулбурел - молодое вино. Это надолго! Один из подростков перемахнул через калитку. Собака не взлаяла, так как старый Матей из скупости не держал собаку уже несколько лет. Кроме того, старик не верил даже собакам. Он верил прочным надежным замкам и себе.
Снять оттиски на пластилин было делом десятка секунд. На случай, если старик вздумает поменять замки, сделал оттиск ключа и со второго замка, закрывающего подвал. Через десять минут машина одного из голубеводов была замечена по дороге на Бельцы. Там жил и работал на секретном заводе в инструментальном цеху земляк-голубевод. Когда завод прикрыли, он стал знаменитым ключником.
Утром третьего дня были похороны. Сначала было отпевание в доме. Гроб с телом покойного из дома вынесли его воспитанники-голубеводы. Когда гроб погрузили на, укрытую коврами, машину, зазвучал похоронный марш. Как только машина тронулась, над селом разом поднялись в осеннее небо тучи голубей. Выпустили в прощальный с Павлом Ильичом полет голубей даже те, которые постоянно их держали в вольерах. Это был салют и дань уважения учителю, научившего несколько поколений сельских ребят любить редкое в своем многообразии, чудесное творение природы и человека - голубя.
Наутро следующего после похорон дня старый Матей встал рано. Он пребывал в превосходном настроении. Со вчерашнего дня старик ощущал себя патриархом-голубятником. Спустившись в подвал, вскоре вышел с небольшим кувшином молодого вина. Не спеша позавтракав, закурил. Потом направился к голубятне. Погладив замок, удовлетворенно хмыкнул. Повернув ключ, снял замок и открыл дверь. Долго стоял. Потом потряс своей крупной головой так, что слетела его кушма. Старик отказывался верить своим глазам ... В голубятне не было ни единого голубя ...
Старый Матей без сил опустился на пол голубятни. Сидел долго. Потом достал старый портсигар, достал пол-сигареты "Нистру", вставил в мундштук. Долго не мог зажечь спичку. Наконец закурил и глубоко затянулся. Потом стал с надрывом кашлять. С кашлем в голове стало проясняться. Старик, держась за летки, с трудом поднял свое большое тело. Внимательно изучил каждое гнездо. Голубятня была пустой ...
Приставив лесенку, старик поднялся в башенку голубятни. Ни одной птицы, даже кормачей. Яиц и птенцов не было, так как была поздняя осень. Старый Матей собирался спуститься, но его внимание привлекла неширокая, отдавленная наружу доска. Матей ничего не понимал. Замок он открыл двумя поворотами ключа. Еще раз осмотрел голубятню снаружи и изнутри. Только отдавленная наружу доска, через которую мог протиснуться голубь ... Старик приставил длинную лестницу снаружи, залез с молотком и гвоздями. Забил выдавленную изнутри доску. Укрепил еще двумя гвоздями. Проверяя прочность голубятни, ожесточенно забивал в дерево гвозди. Остановился, когда в кармане не осталось ни одного гвоздя. Уходя, старик не забыл закрыть голубятню на два поворота ключа. Затем надолго спустился в подвал ...
Следующим утром старый Матей вышел во двор. Долго слонялся без дела. Его голова не могла освободиться от вопроса:
- Куда делись сразу все голуби? И это при закрытой на надежный замок голубятне! Почему осталась выдавленной изнутри доска? Как раз на размер голубя! А снаружи никаких следов! Ни гвоздодера, ни клещей! ... Словно дух какой проник в голубятню ...
Дух? Святой? Старый Матей отчетливо увидел себя школьником. Учитель Дарие, чуть заикаясь и грассируя, на уроке повествовал:
- Голубь считается символом Святого Духа. В Библии голубь, выпущенный Ноем, прилетел к нему с оливковой ветвю, как символом того, что появилась суша после великого потопа. Сама оливковая ветвь считается знаком прощения людей. Голубь считался добрым вестником примирения с Богом. О голубе упоминают, как символе чистоты, невинности и безгрешности ...
- Голубь - святой дух? Знак прощения людей? Примирение в Богом? Невинность и безгрешность? ...
Все смешалось в голове старого Матея ... В это время он услышал колокольный звон. Много лет ни разу не наложивший на себя креста, Матей бездумно перекрестился. Потом снова вспомнил домну Иона Дарие:
- На третий день после смерти душа возносится к Богу, который в течение шести дней показывает ей райские обители, а на девятый душа вновь видится с Творцом.
- Сегодня третий день! Это звонят по Павлу! Он сегодня возносится к Богу! А по мне позвонят? Что мне скажет Господь на девятый день?
Много лет не ходивший в церковь, старый Матей, обогнув магалу, направился к храму. Долго стоял у паперти ... Потом вошел ...
Возвращаясь из церкви, Матей чувствовал себя бодрее. По дороге им овладел навязчивый счет:
- Сколько у меня было голубей? Может двадцать, а может тридцать? Сколько из них вывелось у меня? Той пары, которую выменял у бельчан после войны давно нет. На второй год, не дав потомства, у него тогда подох... Тьфу, напасть! Померли большинство голубей ... Всех остальных он ловил ... Потом выводились у него! Но тоже, от тех, пойманных, считай ворованных голубей! Выходит все ворованные ... Я воровал святой дух?
Мысли в голове Матея спутались. Оставались какие-то обрывки ... Не связанные между собой слова ... Так он, пошатываясь, как пьяный, дошел до собственного двора. Пока просовывал между досками руку, пытаясь вставить ключ в замок со стороны двора, два раза ронял ключи на землю. Открыв, долго рассматривал старый квадратный, еще румынских времен, замок. Потом сел на порожек и задремал ...
Очнулся Матей оттого, что ему послышалось хлопанье крыльев в голубятне. Минуту внимательно прислушивался ... Тишина ...
- Померещилось ...
Матей снова задремал. Ему казалось, что задремал он всего лишь на одно мгновение. Его снова разбудили звуки хлопающих крыльев ... Несмело старый Матей подошел к голубятне. Приложил к стене ухо. Послышалось явственное воркование голубя ... Матей готов был поклясться: так ворковал только один его голубь. Почтовый варшавский, который последние годы служил универсальным кормачом. Его воркование Матей мог узнать из тысячи ...
Матей долго искал по карманам ключи. Нет! Вернулся к порожку на котором сидел.
- Вот они, за чистилкой! Выпали из кармана ...
Открыв голубятню, Матей оцепенел. На верхней жердочке сидел его "Варшавец" и ухаживал за "Архангельской", с которой никогда не был спарован. Старику показалось, что он сходит с ума. Тем не менее, он пошел в сарай, насыпал в мисочку зерна. Потом налил в поилку воды.
Закрыв на защелку голубятню, старик с лестницей в который раз обследовал голубятню. Все было цело. Ничего не понимая, Матей закрыл голубятню на блестящий замок. Подумав, пошел к подвалу. Взяв второй замок, примерил к дверям голубятни. Закрепив бельчуги, навесил и на два оборота закрыл голубятню и на второй замок. Замок с калитки перевесил на двери подвала. На калитку навесил дешевый ширпотребовский замок.
Утром старый Матей первым делом подошел к голубятне. Замки были на месте. Внимательно осмотрев голубятню снаружи, открыл оба замка и отшатнулся. На нижней жердочке сидел его "Архангельский" со своей голубкой. Наверху, ухаживая своей старой голубкой, крутился и ворковал "Варшавец". Закрыв оба замка, старик поспешил в церковь.
Так проходили дни, недели. Старик ежедневно ходил в церковь. Придя из церкви и по утрам Матей открывал голубятню. Чаще всего его встречал новый голубь из его старой стаи. Старик уже ни о чем не думал. Он закрывал голубятню на два замка и каждый день спешил в церковь. Скоро к старику вернулись все его кормачи. За ними по утрам при закрытых с секретом замках в голубятне стали появляться породистые короткоклювые, бойные, тупатые ... Старый Матей не раз ловил себя на мысли, что сходит с ума. Он просто боялся кому-либо сообщить о, происходящих в его дворе, чудесах. Каждый день, часто забыв выпить кружку молодого вина, он спешил в церковь ...
... Сегодня, расставшись у колодца с Марией, старик шагал медленно. В его ушах снова звучали слова Марии:
- Никогда не прощу!
Старый Матей остановился, осмотрелся. Он ясно услышал то ли доносящееся сверху, то ли звучащее внутри его:
- Бог простит, и я прощаю!
Выходит, она его простила? Он прощен? Но радости в его душе не было. Подтягивая за собой ноги, шаркая, старик добрался до своей калитки. Когда доставал ключи, ощутил, что за ним наблюдают. Такое чувство у него было развито в молодости. Потом пропало. Сейчас он был твердо уверен. Кто-то наблюдает, караулит каждое его движение. Матей огляделся. Никого! Посмотрел наверх:
- Неужели ОН все видит?
Старик еще раз осмотрелся. Никого! На секунду задержал взгляд на сельской деревянной пожарной вышке. Ему показалось, что в щелях между ветхими досками что-то сверкнуло. Он присмотрелся:
- Померещилось! Так с ума сойти недолго!
Открыв калитку, поспешил к голубятне. Долго возился с замками. То ключи перепутал, то не мог их вставить в скважину замка. Наконец оба замка повисли на, вбитом в рейку голубятни, толстом гвозде. Старик открыл дверь. Все как обычно, все голуби на месте! Что-то заставило Матея посмотреть наверх. Он глазам своим не поверил. На самой верхней жердочке сидела, недавно виденная в храме, белая голубка! Это была она! Та самая, которая принадлежала покойному соседу, которая была, в числе остальных, уворована им, Матеем! Та, которая так таинственно, не иначе, по божьей воле, исчезла из этой голубятни! Это она! Он не мог перепутать!
- Но как она сюда попала?
Старик пал ниц. Громадные его сапоги подошвами вверх остались снаружи голубятни. Подошвы долго казались неподвижными. Старик медленно и тяжело приподнялся на колени. Глаза его были открыты, но ему казалось, что перед глазами одна чернота ... Старый Матей снял с головы свою кушму.
Как совсем недавно в церкви, седая голова его склонилась. Лоб с гулким стуком уперся в пол голубятни. Через несколько мгновений Матей медленно поднял голову. Взгляд его был устремлен ввысь, на, невесть как, появившуюся в его голубятне, белую голубку. Старик второй раз за день стал истово креститься и бить поклоны ...
Никто не обратил внимания, как с пожарной вышки, словно тень, соскользнула вниз фигурка подростка. Подняв к глазам бинокль, он смотрел на противоположный склон села. Опустив бинокль на грудь, перекрещенными предплечьями подросток сделал, известный всем мальчишкам, извечный жест:
